Выплеснутый из коммерческой тайны с 1 октября

Приведение в соответствие нормативной базы заказчиков, регламентирующей обеспечение режима коммерческой тайны в соответствие с изменениями в Гражданском кодексе и соответствующем федеральном законе (35-ФЗ от 12.03.2014), вступающими в силу сегодня (1 октября 2014 года), натолкнули на еще одно неприятное открытие, которое я при первом анализе нововведений законодательства не заметил.

Я уже писал, что совершенно не понимаю сути новых изменений и причин их появления, а также преследуемой этими изменениями цели. Изменения очень существенные, и, похоже, как всегда готовились второпях. Отсюда и возмещение работником убытков работодателя, полученных вследствие разглашения коммерческой тайны, а не прямого действительного ущерба, и возможность использовать коммерческие секреты «для собственных нужд».

Выплеснули законодатели из закона вместе с водой и ребенка, но в мутной воде очередной редакции этого сразу не видно.

Когда готовилась первая редакция четвертой части Гражданского кодекса, и нормы, регулирующие вопросы охраны конфиденциальности коммерческих секретов, распределялись между кодексом и новой редакцией закона «О коммерческой тайне», из закона была исключена статья 12, устанавливающая требования к содержанию гражданско-правого договора, а в кодексе появились статьи, определяющие порядок заключения договора уступки исключительного права на секрет производства и лицензионного договора о предоставлении права использования секрета производства. После «официального развода» понятий с 1 октября эти нормы нельзя применять к информации, составляющей коммерческую тайну (ИКТ), но не являющейся секретом производства, ввиду их специальности, а в законе «О коммерческой тайне» соответствующих требований не появилось.

И еще. В четвертую часть Гражданского кодекса была включена важнейшая, на мой взгляд, статья 1467, устанавливающая норму, в соответствии с которой исключительное право на секрет производства действует до тех пор, пока сохраняется конфиденциальность сведений, составляющих его содержание, а с момента утраты конфиденциальности соответствующих сведений исключительное право на секрет производства прекращается у всех правообладателей. Эта норма в какой-то мере компенсировала отсутствие обязательности государственной регистрации права и прямо указывала обладателю охраноспособной информации на риски, связанные с выбором способа защиты вне области патентного права.

Такой же порядок, исходя из определения, должен устанавливаться и в отношении ИКТ («имеют действительную или потенциальную коммерческую ценность в силу неизвестности их третьим лицам»), однако в законе и это требование не появилось. Теперь большим вопросом становится правомерность охраны ИКТ в режиме коммерческой тайны после утраты конфиденциальности, когда обладатель пытается, но может реализовать свое предусмотренное законом право требовать от лиц, получивших доступ к ИКТ в результате действий, совершенных случайно или по ошибке, охраны конфиденциальности этой информации или защитить свои права в случае разглашения, незаконного получения или незаконного использования третьими лицами ИКТ.

Опять будем ждать наработки практики правоприменения и очень хочется надеяться, что суды не будут принимать прямо противоположные решения при одних и тех же обстоятельствах, как это было в первые годы после появления ст.183 в Уголовном кодексе и вступления в силу закона «О коммерческой тайне».